Микропедагогика главных событий (из книги Т.В. Бабушкиной "О щедрой радости детства")

Цикл уроков фантазии мы ведём у детей подготовительных групп и первых классов.

Пугает тот мост, который разламывается под ногами между подготовишками и первоклассниками, опрокидывая и тех, и других во что-то им глубоко чуждое. Ребёнок и в шесть, и в семь лет ещё должен играть, в его мыслях ещё должен царить язык детства. Его нужно ещё не втягивать в суетливую часть нашей жизни, а изо всех сил отвлекать от тех волнений, которые испытываем мы, взрослые.

Зато ему уже важны философские вещи, но в игровой форме и в предметной форме. Потому что дети лет до 7—8 чувствуют всё только через предмет. Попытка подлинности, которой так не хватает в наших отношениях, она всегда идёт через предмет, она может начинаться с этого предмета.


РОДОВЫЕ ПРЕДМЕТЫ

О «диалоге с миром» говорят часто. Но при этом дело организуется так, что всё время говорит человек, а мир стоит и молчит.

Поэтому у меня часть уроков идёт от имени человека, а часть от имени родового предмета. Родовым предметом я называю то, что нажито. Сейчас у нас будет урок, который называется «Яблоко». И это урок об очень сложных вещах — о символике, о знаковых пространствах яблока в жизни, но через игровые формы.

А вот темы других уроков: колесо, огонь, ларь, дерево... Есть темы, которые закреплены временно ⁄ — это может быть осенний урок, Рождество, Масленица... А остальные темы вариабельны. Я вижу проблему в своей группе или классе и подходящую тему — и я её делаю.

Почему это мне кажется настолько важным? Как это сказывается потом? Когда я начинаю заниматься со студентами в институте, то из-за того, что они не доиграли, не дослушали сказок, мифов и сказаний, не доиграли конструктивно, многие из них не входят в философскую архитектонику мышления.

И прежде чем ты сможешь ввести их в какой-то сложный текст — сначала надо проиграть с ними множество вещей на детском уровне. Для студентов у меня есть такая, например, игра на групповое единство, которая начинается с того, что студенты пересказывают «Курочку Рябу». Она вполне в духе наших «уроков фантазии» с малышами.

ВЫБОР ИЗ МНОГИХ ТЕАТРОВ

Получается, что я выбираю урок в зависимости от того, какая тема у меня вырисовывается. Дальше я беру способ, каким я могу это делать. Попробуем перечислить некоторые способы.

У меня очень много пантомимных вещей. Пантомима — это первый костыль в построении мышления внутренней архитектоники.

Второе — это пальчиковый театр, театр ладони, театр кукол.

Например, в прошлый раз мы сшили восемь кукол, по числу детей. И каждая кукла была похожа на ребёнка. Куклы вспоминали какую-то хорошую историю и разыгрывали спектакль.

А в другой раз мы делали пальчиковые куклы вместе с детьми: брали перчатки, варежки и каждый делал из варежки какую-то куклу. А потом эта кукла читала, кусочек урока чтения разыгрывался куклами.

Театр овощей. Он нужен для того, чтобы у детей складывался будущий образ хороших мужей и жён.

Для взрослых у меня есть трёхдневный семинар «Философия пива». Сейчас все показывают еду, рекламируют еду, а это серьёзнейшая вещь, её важно очеловечивать.

Приготовленная еда — ведь это письмо женщины мужчине.

Театр цветов, театр света. Театр старых предметов. Всё больше вокруг предметов одинаковых, свежештампованных, лишённых биографии. Но ребёнок должен расти среди вещей, которые старше его. Ему нужны не только взрослые люди, но и вещи вокруг должны быть старше его.

А у предметов сейчас короткая жизнь. Взрослые в угоду современным предметам не сохраняют в доме старые. Исчезает понятие реликвии, семейной реликвии. А семейная реликвия может лежать вроде бы вовсе не у дел, не двигаться, покрываться пылью, но она даёт какую-то стабильность, спокойствие, укоренённость.

Наряды. Мы не очень часто можем менять свои наряды, но есть такие предметы, знаки, соответствующие и времени, и настроению, и погоде. Такие наряды очень влияют на детей, я это заметила. Они устают от однообразия.

На занятия я специально прихожу в чём-то не совсем обычном, с какой-нибудь атрибутикой. Вот сегодня я нашла кофту с кусочками оленьего меха. И ещё просто отдельные кусочки меха. Вот заячья лапка. Обычно, когда ребёнок с тобой разговаривает, он пяточки обязательно трогает. Кстати, по тому, будет ли ребёнок трогать этот мех или нет, можно определить, насколько с ним дома внимательны и ласковы. Ребёнок, с которым грубо обращаются дома, боится всего и никогда никого не погладит и не потрогает. Для этого тебе придётся самому стать чем-то игровым, хотя бы коровой, чтобы ребёнок мог тебя водить, куда нужно по замыслу.

Театр психодрамы. Нам попалась статья про девочку, которая уснула летаргическим сном, когда сбежал её белый боксёр. А когда он пришёл и лизнул её, то девочка проснулась.

В первом классе мы разбились на группы и сделали шесть собак (а одна у нас была «про запас» живая). Затем каждая группа должна была придумать лирическую печальную ситуацию, в которую попала эта собака.

Они проигрывали ситуацию с той собакой, которая у них была, и потом должны были продолжить. Заканчивалось тем, что приводили живую собаку, которая была абсолютно счастлива свалившимся на неё вниманием.

Ещё есть уроки, связанные с поделками, различными проблемами, которые через ручной труд могут облегчаться или устраняться.

...Есть и такой урок: из чего состоят мальчики и из чего девочки — на каких языках мы говорим.

А теперь о задачах, которые решаются этими уроками.

Первое. Это уроки ободрения и одобрения.

Второе. Это уроки, где развивается процессуальная речь, а не речь на результат ответа. Это уроки, где снимается напряжение между процессом и результатом.

И наши уроки фантазии — это уроки, прежде всего, нравственного содержания. Я всё время пытаюсь закрепить различными способами видение детьми хорошего друг в друге — отстранённое, приближённое...


ДРУГАЯ СТОРОНА МИРА

Человечество научилось получать знания о человеке для использования в утилитарных целях. Если мы переводим ребёнка в разряд познаваемого объекта, которому прочерчиваем траекторию движения по жизни — то мы можем его устроить в тот или иной институт, мы можем победить единый экзамен, мы можем не пасть жертвой, а успешно проскользнуть через сужение образовательного слоя в России, которое нам готовят, превращая остальное население в обслуживающий материал. Мы всё это можем.

Но это не значит, что такие люди будут счастливы в любви, в отношении друг к другу, потому что отмирают смыслы: смысл послужить, смысл доставить радость, чем-то помочь. И тогда остаётся неизвестно что. И близость не становится близостью, если она расчеловечена.

Я думаю, что мы находимся в той ситуации, когда социальный мир отвечает на очень малое количество с возрастом приоткрывающихся способностей детей. Преимущественно отвечает на те, которые нужны ему утилитарно. Прочие личностные способности в человеке слабеют, никем не востребованные.

Но мы можем попробовать создавать такие места и ситуации, где эти способности высвечиваются, где их росточки неожиданно для мира, независимо от него пробиваются к свету. Какая-то пробившаяся способность может вовсе и не пригодиться человеку утилитарно, но если она есть, она может дать импульс полноценному существованию неусечённой личности.

Мы думаем, что обучают какие-то крупные воздействия, а это — микроника. Это огромная трудность, но это и шанс для нас.

Колоссальная ошибка взрослых, что мы всё выстраиваем в логическую линейность. А у детей последовательность значимых событий мозаичная, вспыхивающая.

Для взрослых занятия детей (те же их «микродозовые» игры в дочки-матери,) кажутся хаосом — а у детей это где-то оседает, где-то откладывается. От того, как мама одета, в мягкое или твёрдое, поёт она колыбельную маленькому или не поёт, освещение такое или нет, пользуется она духами или нет, так она пеленает его или не так, батистовые пелёнки или грубые. От этих микрофакторов и зависит, будет из ребёнка тот человек или иной.

Для себя я давно решила, что занимаюсь микропедагогикой.

Главное для меня — это попытка нравственного обоснования мелких поступков, крохотных усилий.

Дети впитывают микродозы добра и жестокости. Среди детей в первом классе уже обнаруживаются «боссы» и «охранники». Идут микродозы жестокости, они во многом. Наша педагогическая гордыня, что, мол, этого не должно быть — не устраняет эти вещи, она лишь ещё больше их закрепляет. Пытаясь проявления жестокости быстро искоренить, мы это делаем внешне. Ребёнок чувствует поверхностность наших морализаторских усилий, а параллельно ощущает серьёзность и глубину расчеловечивания вокруг.

А уроки фантазии позволяют мягко-мягко, терпя всё, выводить детей из жёсткости и жестокости.

Поэтому и получается, что это уроки нравственного содержания.

Люди вокруг детей зачастую настолько привыкли ныть, что и дети всё время замечают плохое. А тут я могу зафиксировать, что ребёнок в эту минуту видит в людях хорошее, что в этой игре он обучается гармонии отношений. Возникает возможность через микрофакторы показать ему другую сторону мира. И вот этот ребёнок уже умеет фиксировать доброту со стороны сверстников.

...А ещё «уроки фантазии» дают возможность, например, убрать двигательные зажимы. В первом классе это снимает массу проблем. В одной школе нас попросили взять коррекционный класс, и к концу года они сравнялись с тем, куда отбирали способных детей.

Но у этих уроков есть и обратная, не менее важная сторона.

Они дают колоссальный заряд тебе самому.

СТАРИННЫЕ МИНУТЫ УРОКОВ ФАНТАЗИИ

...Эти уроки позволяют ребёнку, смиряясь с социальными требованиями, не потерять живую ткань детства в том возрасте, в котором она ещё должна присутствовать.
Видимо-невидимый предмет[1]

Главная сила ребёнка – повышенное и возвышенное ощущение жизни.

Попробуем обратиться к ней, опереться на неё

ЕСЛИ НЕМНОЖКО ОСТАВАТЬСЯ ЖИВЫМИ ...

Прежде всего, об уроках фантазии.

Ради чего они? Для двух вещей. Для раскрытия ребёнка в ведущей области человеческих отношений — отношений негоризонтальных.

То есть самое значимое, уникальное в уроках фантазии — это прецедент возможности иного существования («не так как все сейчас»), попытка приподнять «уплощённое», приплюснутое сознание. Вытянуть детей из того плоского круга взаимоуничтожения, которым так упиваются в «Окнах» Нагиева, когда все по кругу друг друга «кушают». Мой учитель, философ Анатолий Сергеевич Арсеньев, приучил меня к иному взгляду...

Первое важное для меня — попытка построить пространство, где ребёнок может общаться не «по горизонтали», а так, как это было раньше: через совесть, через ценности позапрошлого века.

Я думаю, во всём этом есть преследование (в хорошем смысле слова «преследование») какого-то внутреннего, родового смысла. Я очень хорошо помню своё детство. Я помню, что делали бабушка и дедушка: они просто жили со мной, всё время играли со мной, и моя память этим людям с каждым днём всё благодарнее, в чём-то я просто ухожу в эту память.

Вторая сторона уроков фантазии — это возможность погружения ребёнка в иной стиль отношений через художественные вещи. Через живопись, пальчиковый театр, театр овощей, теневой театр и т.п. Это проживание, проигрывание, проговаривание с ребёнком и моментов повседневных, и совершенно сказочных.

Мне нравится, как говорил Андерсен: «Ведь даже мясники перед сном рассказывают своим детям сказки, а не говорят им о колбасе». Вот главная опережающая цель, и она уходит в общение, удовлетворение базовой потребности ребёнка в любви. Ребёнок должен знать, что его «Я» интересно взрослому «Я».

Это любование друг другом, взаимное внимание, слышание. Это попытка и самому разгрузиться, заговорить на детском языке.

Мне кажется, здесь научиться нельзя, здесь надо просто снять с себя искусственное напряжение. Прямо как аутотренинг в мышечном плане, и — позволить себе услышать ребёнка, просто сесть с ним рядом и поиграть.

Это вроде бы возможность расслабиться, не чувствовать никакой обязательности — но это и труд, труд тяжёлый в силу своей непривычности для нас.

Если я не обижу присутствующих здесь своих студентов, то расскажу, что когда они у меня были на первой даче с детьми, то в безумной усталости кто-то сказал, что в обычных лагерях, где мероприятия идут одни за другими, гораздо легче, чем просто жить с детьми.


* * *

Я скажу странную и крамольную мысль: я не верю, что игра вернётся в школу и детский сад. Сейчас скажу, почему. Думаю, нам не стоит преувеличивать свои силы перед чудовищным танком, той экономической силой, которая идёт на нас полным ходом. Живущие с детьми педагоги уже битые-перебитые. Но в тех самых откровениях игры, которые мы пытаемся сохранить, и которые есть в своей форме вообще у каждого, — колоссальная восстанавливающая возможность, живое зёрнышко, которое от повседневности надо прятать, как прячем мы от разрушающего самого ребёнка.

Вам приходится писать планы и отчёты, проводить «правильные занятия». Но можно просто немножко пожить с ребёнком, спрятать его, полить семечко, и, если верить в хорошее, оно обязательно прорастёт.

Почему-то взрослые не догадываются о простых вещах, а ребёнок всегда живёт выше, у него всё равно ощущение жизни «повышенное», возвышенное. Он ждёт праздника, играет в праздник. Так мы незаметно выходим из мифологемы игры в мифологему образа...

О распредмечивании окружающей среды.

Это то, чем обычно не страдает наш детский сад. Но об этом надо обязательно говорить с родителями.

Недавно я узнала невероятно интересный исторический факт: все диктаторские режимы, унижающие человека, пользовались распредмеченными помещениями. Как правило, это огромные залы и пустые стены. У Гитлера помещения, где он выступал с речью, были абсолютно пусты. Там где гнёт — всегда пусто.

Попался мне недавно элитный журнал, я посмотрела на детские комнаты в домах преуспевающих людей. Это абсолютно голые стены, не заметно, где рисунки, где фотографии, где сами дети.

Посмотрим, что представляли собой стены XIX века. Иконостас лиц — фотографии родителей и прародителей в разном возрасте. Из рамки на тебя мог смотреть дедушка в четыре года. И этот взгляд стоил многого.

Сейчас все увлеклись кино, но мы забываем, что дети не воспринимают движущуюся киноленту так, как воспринимаем её мы, взрослые. И когда в детском саду праздник снимают на видео, это делается для родителей. Дети органичней воспринимают статику, кинолента смешивается с движущимся восприятием жизни как таковой. И всё уходит из памяти.

Есть исследование, что мальчики счастливы потом в отношениях с женщиной, если у них есть детские фотографии с мамой, и мама некогда подолгу рассматривала их вместе с сыном. Образ женщины, да и вообще близкого человека, западает в душу ребёнка в статике.

После любого праздника мы делаем фотографии, собираем огромные фотоальбомы и держим их на виду. Так решается одна из самых сложных проблем — проблема фиксации каждодневной жизни ребёнка, рефлексия вместе с ним.


СВЯЗУЮЩЕЕ ТРЕТЬЕ

Для меня предмет, история предмета, его душа — своего рода главная вещь в жизни. Любимый мной Норштейн, режиссёр мультфильма «Ёжик в тумане», говорил: «Дети должны находиться и жить среди предметов, которые старше их, которые наполнены временем».

Я всегда еду на занятие с несколькими чемоданами декораций и никогда не ленюсь этого делать. Тактильный голод по неповторимому, эксклюзивному предмету у детей из благополучных семей сегодня такой же, как у детей детдомовских.

Вот несколько рецептов, которые скрасят ваше и детское одиночество и дома, и в группе детского сада.

Я очень люблю Театр старинных вещей. Это вещи памятные, ценные и просто пуговицы, старые варежки, платочки, которые никуда уже не годятся.

Бытовой предмет — своего рода трансформатор понятий, он передаёт ребёнку знания, которые при всём своём желании не может пересказать взрослый. Помните у Станиславского: «Щепочка с гвоздиком — и у тебя лодка!» Игра, конечно, вещь обоюдоострая, но среди детей она естественна. Даже если они играют в рынок и террористов. Совершенно непонятно, чему и как учатся дети. Есть очень интересные исследования о том, что для того, чтобы ребёнок изучал геометрию, он обязательно должен вырыть яму и покататься на «тарзанке». Только тогда он поймёт, что такое гипотенуза.

Также, я думаю, он должен поводить по ветру большим самодельным сачком, к которому подвязано множество разноцветных пакетов, и побегать с ним (чувство бега удесятеряется!) и понаблюдать траекторию полёта. Это сделать просто, всем возможно; и предмет станет центром события.

Ещё один театр, о котором хочется говорить — это Театр стихий и предметов изначальных. Мы всё время говорим о том, что ребёнок — человек в ориентированном окружении. Все мы вроде как в постоянном диалоге с миром, но когда мы действительно произносим что-то изначальное, в нас почему-то заговаривает «Человек».

Я пытаюсь восстановить эту справедливость, и у нас есть целый ряд уроков, которые называются «Огонь», «Дерево», «Письмо», «Печка», «Хлеб», где речь идёт от лица самого предмета.

Следующий рецепт — это Сказка на местности. Мы совершенно забыли о секретах закваски простоты общения с ребёнком, забыли замечательное проигрывание на местности, обживание пространства, которое для ребёнка — Америка, пространство и непознанное, и уже открытое.

Рисуйте с детьми карты комнат, площадок, карты детских любимых мест, и вы узнаете, где детям хорошо, а где плохо, что интересно, а что не очень.


* * *

Есть целое большое направление уроков фантазии — «подарковая культура». Зачастую мы не воспринимаем предмет как образ дарения. Образ приобретения, получения, отдавания, чего угодно, но не дарения. Ничего не стоит в ноябре купить несколько белых пушистых астр, подвесить их в воздухе, подвести ребёнка и сказать, что ради него пошёл первый снег. Вот оно — чудо.

Помню, во что-то мы играли, ко мне пришёл шестилетний мальчик и показывает скопленный в коробочке воск. Я спрашиваю: «Что это?». А он говорит: «Это пока вы говорили, вот столько бусин накапало». Ребёнок нашёл свою меру измерения.

Пожалуйста, у вас может быть маленькая коробочка, куда дети могут сложить свои впечатления. Можно показать, что большое бывает в малом. Берутся брюки среднего размера, переворачиваются и, связываясь на поясе, держатся за две штанины. Взрослый кладёт конфету или маленькую игрушку в одну штанину, а из другой её вытаскивает ребёнок. Или наоборот.

Мы всё время учим получать, но не учим отдавать.


* * *

Этому триединству меня научил Альвин Валентинович Апраушев в Загорском детдоме слепоглухонемых. Взрослый — Ребёнок, а между ними обязательно — Предмет. Предмет может быть видимый, а может быть невидимый. Это может быть вещь, а может быть праздник, тайна, но между взрослым и ребёнком связующее третье обязательно должно быть.

И я пытаюсь всему, что я делаю с детьми, дать имя. Потому что всё живое имеет имя. А всё мёртвое имеет номер, пусть даже называется «детский оздоровительный лагерь № 46».

Имя «озаглавливает» каждое занятие, каждая летняя дача у нас как-то называется. «Волшебные башмачки», «Шляпалетто», «Собирающие облака»... Прошлым летом у нас было «Колокольное древо». Древо — потому что корни. А колокольное, потому что это своего рода «вече детства»: ведь то, что с детством происходит, можно узнать, только живя в нём или рядом с ним. И всегда рождается новое имя.


ЧАСТЬ ВСЕГДА БОЛЬШЕ ЦЕЛОГО

Другой момент, который меня очень волнует — это вымывание слова. Я считаю, что это национальная трагедия, которая охватывает прежде всего проблему чтения, и обозначает всеобщий переход в «антиязык» (я называю так нецензурный язык).

Сейчас я сталкиваюсь с тем, что со второго и третьего класса языковые границы у детей сужаются так, что они даже не запоминают имя отдельного предмета и каждый раз могут его обозначать новыми словами. Модно говорить о скорочтении. Но 60% моих «черепах», детей с пограничными состояниями (на пороге психиатрических диагнозов) появились во время чтения с секундомером.

Представляете? 60% нестабильных детей — это невроз во время чтения с секундомером.

Мы нарушаем одну главную вещь: в любви, в гуманитарных, человечных вещах часть всегда больше целого.

Мы забыли, что ребёнок никогда не научится читать, если он не слышит чтения. И тут хоть умри, ничего этого не будет. Я очень дружу с екатеринбуржцами и знаю, что уральские (да и сибирские, красноярские) дети могут слушать читаемый текст 20 минут. Дети Ростова и юга России могут слышать чтение 9-11 минут, дальше они выпадают. У них нет уже душевного диапазона на ритмы читаемой прозы.

Другая проблема, которая ужасает меня — это крик. Новая форма обращения взрослого к ребёнку звучит так: «Встала!» «Оделась!» «Взяла!»,

Употребление в прошлом времени будущего действия. Недопустимость невыполнения.

Дети сегодня очень болезненно реагируют на замечание.

Как можно обращать их внимание по-другому? Мы делаем замечание посредством куклы, игрушки, т.е. замечание через предмет, через третье лицо — без обвинений и претензии. И ребёнок не закрывается, слышит.

И позвольте одну маленькую игру.

Продолжите, пожалуйста, фразу: «Мне с тобой трудно потому что...». Вспомните самые критические ситуации общения с вашими детьми и вылейте на бумагу всё, что хотели бы сказать по этому поводу.

Теперь посмотрите, насколько часто вы употребили местоимение «ты». «Ты капризен, ты не понимаешь, ты...» и т.д. Как только в ваших наблюдениях мелькнёт местоимение «я» — радуйтесь, вы умеете рефлексировать, вашим детям повезло.


БЕЗЗАЩИТНАЯ ЗАЩИЩЁННОСТЬ

Я очень люблю фильм Ролана Антоновича Быкова «Внимание, черепаха» и считаю его больше педагогом, чем режиссёром.

Когда я впервые увидела детей-«черепашат», с которыми занимаюсь три года, я поняла, что это дети 70-х годов. Что они так же замедленны, т.е. нормальны. Они могут смотреть в глаза, в отличие от современных детей, они не хамят, они очень уважительны и не агрессивны, они медлительны и неудобны с точки зрения современного темпо-ритма. Черепаха — это древний символ, который означает беззащитную защищённость. И цельность детства — это беззащитная защищённость.

Если позволите, я поделюсь своей гипотезой, она очень болит у меня. Когда-то Евгений Михайлович Богат мне сказал: «Вы знаете, всё, что делают ваши дети, напоминает мне монашество». Очевидно, что сегодня цивилизация и культура противоположны друг другу. И каждый несовременный ребёнок, каждый молодой человек, который идёт в культуру, идёт в партизанский отряд.

Наша цивилизация напоминает мне животное с окостенелым позвоночником и ей совершенно не нужно детство с подвижным копчиком. Ей это неудобно, поэтому она делает заказ на неподвижное детство. Богат говорил о том, что разум всё время бежит вперёд, а черепаха-сердце отстаёт. И вот получается результат.

Какая интересная статья. Спасибо, Рита!

Спасибо, Лена! Надеюсь, еще кто-нибудь прочитает, ведь это очень важно для всех нас, особенно чтобы понять мотивы наших семинаров.

Маргарита, я тоже прочитала, точнее проскакала " галопом по ЕВропам" - как обычно мы все делаем. Действительно, ритм жизни у нас настолько нервно- скачущий и ребенка заставляем нестись. По мне и Максу видно - он от природы медленный парень, а я со своими криками вечными и постоянными опаздываниями везде, заставила перестроиться под меня. Потом удивлялась, почему ребенок такой нервный? Статья все объясняет. Хотя недавно до меня и так чудом "дошло" , что его нельзя "подгонять", теперь стараюсь (не всегда получается) давать ему время на обдумывание и реагирование. А нервы то ребенку уже конкретно к 11 годам подпортила . Может быть как раз семинары и разговоры с другими мамами помогли увидеть, что же я природу собственного сына ломаю. Мда, трудно быть родителем....

а ребенком?

Аня, как раз о чем ты говорила.
Еще записи из бесед с ТиВи:

Внутри и снаружи.
Чем держится архитектура внутреннего мира

МУДРОСТЬ НЕТОРОПЛИВОГО ОБЩЕНИЯ

Для настоящего общения мало присутствия двоих. Обычно нужно что-то третье.

Иногда оно видимое, иногда невидимое, но оно создаёт возможность диалога взрослого и ребёнка. Вот двое, а вот предмет, молчаливо участвующий в их встрече. И тогда диалог может состояться.

Ведь диалог — это не обмен репликами, это состояние диалога, в которое нужно попасть. И дома, и в учебных заведениях мы отвыкли от необходимости использовать третьего участника, катализатор событий, интересующий предмет.

Когда культура предмета уходит, то взрослые не могут понять, в чём дело: дети не включаются в диалог, не хотят нас понимать. Но это мы сами отказываемся говорить с ребёнком на уровне его понимания: вместо живой символики, через которую дети познают мир в единстве его различных измерений, взрослые держат детей на бытовом языке, наборе практических заданий.

Но в ребёнке заложена устремлённость постигать мир не плоско, не линейно, не примитивно — а объёмно, на пересечениях смысловых вертикалей и горизонталей.

От того, что мы объясняемся всё более примитивно, мы не становимся понятней.

Если же всё-таки добиваемся своего, и ребёнок переходит на наш линейный, целеустремлённый язык, то становится ли от этого лучше?

Получается, что тогда малыш совершенно не знает о том, что во внутреннем мире есть какая-то своя архитектура, не успевает почувствовать её наличие.

Вот столетие назад все чувствовали, что дитя должно знать об архитектуре внутреннего мира, его воспитывали — особыми событиями (прежде всего, Рождеством, Новым годом), давали возможность ребёнку почувствовать наличие предметности этого внутреннего мира. Нравственные вещи в народной педагогике были рассыпаны от глубочайших посылок до самых элементарных, бытовых мелочей.

Мне рассказывали, например, о таких домашних спектаклях, в которых роли разыгрывали и взрослые, и дети. Там ходила Совесть «с крючочками», которая поддевала людей, там ходила Правда, там ходили Честь, Милосердие... И к этим представлениям дети делали сами костюмы, и все эти странные герои оказывались опредмечены. Ведь вы помните, как говорила мартышка: «Привет должен быть горячим».

Одухотворённые сущности имели какую-то предметность, наличие внутренней архитектуры ребёнок понимал на том языке конкретики, который был ему свойственен.

Когда мы сосредотачиваемся только на деятельной стороне внешнего мира, мы внутренне не успеваем развиваться.
Раньше вся мудрость процесса развития соблюдала равновесие того, что внутри и снаружи. Малыш рос не так быстро.

Мы эту мудрость нарушаем, торопясь к раннему началу занятий, настойчиво переносим центр тяжести жизни дошкольника с эмоциональной чашки весов на интеллектуальную, всё время переводим его мысли из внутреннего плана во внешний.

Что отсюда получается? Именно то, про что мы потом недоумённо спрашиваем: откуда агрессия, откуда прочие нежелательные вещи?

Вот официальные данные с международной конференции по детской психиатрии и предотвращению нежелательной зависимости. Каждый пятый ребёнок рождается с повышенной гиперактивностью.

И на эту гиперактивность накладывается наше гиперболизированное внимание исключительно к интеллектуальной деятельности детей.

Мы игнорируем телесность, предметность, созерцательность, вдумчивость, потребность в свободном радостном движении — и настойчиво продавливаем интеллектуальное развитие на фоне гиперактивности.

Мы настолько погружены в своё взрослое состояние, что порой из него у нас вообще не получается видеть, что же там происходит с ребёнком. Не так, как нам кажется правильным его увидеть или как положено по методике отслеживать его развитие — а увидеть ребёнка из тех значимых точек, которые нам подскажут настоящее положение дел.

Мы все так спешим, мы так заняты, мы всё время учим ребёнка чему-то, мы не даём ему эмоционального передыха, побыть собой и примерить себя.

Мне кажется, чаще всего времени не хватает на те самые важные мелочи, без которых крупные блоки личностного развития начинают замедляться. Если бы мы останавливались на деталях, за счёт этого как раз и компенсировалось бы то, чего мы надеемся достичь в спешке.

Современный серьёзный мир погрузил ребёнка в набор осмысленных движений и получается, что у него нет тех движений, которые доставляли бы ему радость.

Детям, совсем маленьким, становится неинтересно жить.

Помочь им, подпитать «витамином жизни» становится отдельной задачей.

ИГРЫ НЕДОЛЮБЛЕННЫХ И НЕДОИГРАВШИХ

Бесстыдство, которое существует сейчас, на мой взгляд, тоже прорастает из детства. В этом сказывается внутреннее ощущение отсутствия своей уникальности, восхищающей других неповторимости. Ещё Симон Соловейчик говорил, что не стесняются те, которых недостаточно любят. Всё, что сейчас проявляется как бесстыдство, может происходить только от того, что огромное множество людей когда-то недолюбили.

Есть замечательное исследование в журнале по психологии о печальных последствиях ухода игры из детской жизни. Ведь, кроме всего прочего, в игре скрыта суть юридических отношений детства.

Когда девочки играют в классики — идёт освоение правил и правильного отношения к очень многим вещам.

Сейчас дети чаще всего не знают правил игры. Когда спросили: «А что будет, если ты будешь играть не по правилам?». Характерный ответ пятилетних детишек: «А меня посадят в тюрьму». И только несколько детей сказали, что сама игра оборвётся.

Так игровые отношения у детей не возникают без умения обращаться с правилами. И не с кем выйти побегать, и непонятно, как сговориться, и поневоле телевизор и компьютер становятся самыми понятными собеседниками.

...Наши психиатры наблюдают собрания депутатов разных дум — и диагностируют, что большинство этих людей не доиграли в детстве, у них не было нормального игрового детства. Теперь оно проявляется в преклонном возрасте, но уже какой-то взрослой дурью.

...Освобождаясь от внешних обязанностей, люди чаще становятся не свободными, а зависимыми. Самые известные зависимости — алкогольная и наркотическая. Причём, оказывается, алкогольная страшнее наркотической. Семья, где есть больной алкоголизмом человек, вся заражается и начинает жить в его видении мира, его раздражении, и очень часто, когда сам взрослый от алкоголизма вылечивается, все остальные не могут справиться с последствиями.

Истерическая крикливость многих взрослых людей — удивительная особенность, визитная карточка нашей страны. Особенно по отношению к детям. Некоторые дети привыкают к тону крика и на простую речь уже не откликаются. Хотя это не значит, что они откликаются и на крик.

Если на ребёнка крикнуть, чтобы он нечто сделал — то он мгновенно напрягается и в этот момент забывает всё, что он делал. Если мы на него начинаем кричать, он вообще как бы отключается. Если мы хотим его остановить, возможно, это даст эффект; но если мы хотим чего-то большего — то кричать на ребёнка бесполезно.

...Одна из новых невольных детских зависимостей — зависимость от отсутствия хождения. В одних городах с этим получше, детей на улицу выпускают, а во многих самостоятельно гулять детям уже негде.

...Привычные нам русские мультфильмы обращены к внутреннему миру. Они атмосферны, очень медлительны, они продолжали пеленать душу ребёнка. Теперь идут сюжетные мультфильмы, мимоходом затрагивающие всё на свете. Мы разогнали темп восприятия. Теперь дети могут смотреть только событийные фильмы, очень немногие родители догадываются каким-то образом показывать мультфильмы прежних лет.

В Ростове есть несколько детских домов, где детям показывают «старые» фильмы. Дети сначала их даже смотреть не могут, ведь там совершенно другая скорость.

И на этом фоне что делают обычно, когда хотят о ребёнке позаботиться? Берут его и всё время тянут. Тянут-потянут, развивают.

ДВИЖЕНИЕ, КОТОРОЕ ВАЖНЕЕ РАЗВИТИЯ

Непрестанно толкая ребёнка к развитию, мы мешаем ему переваривать жизненные впечатления; это как не переваривать пищу — а всё есть, и есть, и есть.

Я поняла это в связи с совместной программой нашего клуба и врачей-психотерапевтов. К нам приводят очень тяжёлых детей. В том числе, есть дети, у которых или мама умерла, или папа умер. Сейчас ведь очень много семей, где молодые папы умирают.

Многим из детей после наших занятий становится ощутимо легче, лучше. Анализируя причину улучшения, я поняла, что очень часто ребёнку не надо развиваться. Очень много печальных последствий возникает от того, что везде: и дома, и в школе, и в детском саду ждут, что они опять выкинут некий финт, демонстрируя следующий этап своего развития.

Мы всё время требуем с ребёнка развития, не считаясь с тем, что некоторые вещи ему тяжёло даются. Кроме того, ему нужно побыть в одном состоянии, в другом... То, что он приобрёл сейчас, может быть для него слишком сложно и его нельзя подталкивать дальше, он должен побыть в этом времени, остановиться и разобраться с собой.

Один сложный мальчик в клубе написал мне письмо: «Тивиша, я пока к вам ходить не буду, потому что я устал ходить только одним хорошим боком, я должен побыть собой».

И мы на каждом занятии предлагаем детям определяться во многом самим: можно делать шаг вперёд, а можно отойти назад, к прежде освоенному. Если ты чувствуешь, что тебе лучше побыть там, то и прекрасно, потом ты почувствуешь, когда можно убыстрить свой темп.

Есть известное наблюдение знаменитого психолога Мухиной о том, что если ребёнка до трёх лет не водят по городу, где старая архитектура, ему становится несколько трудно потом её воспринимать. Если до пяти лет не водят, ему будет очень трудно воспринимать историю города через видимый культурный ландшафт.

Если до пяти лет с ребёнком не ходят в путешествия, он потом становится не способным испытывать радость совместной ходьбы со своими близкими.

Если в возрасте трёх-семи лет ребёнок не познал полифонию языков разных видов ручной деятельности, если он не клеил, не красил, не мастерил — то это тоже по-своему сказывается и потом выплёскивается...

ДВА ВРЕМЕНИ И СТОЛБ КОЧЕВОЙ ЖИЗНИ

Мы пробуем уравновесить «внутри и снаружи» детской жизни ещё и вот таким образом. Мы делим время года на две части, а не на четыре. Одно время у нас длится с конца октября до начала апреля, а второе — с апреля до начала сентября. Летнее время мы называем кочевым, а зимнее — оседлым.

Почему? Кочевое время — это то, когда наиболее важно и значимо то, что снаружи. Внешние впечатления важнее, чем внутреннее развитие. Время посмотреть вокруг. Ты должен изучить разные пространства, узнать, как себя вести на экскурсии, как ходить в поход, как помочь девочке.

Мы играем в путешествия и путешествуем в игры, и очень стараемся, чтобы игра сохраняла все атрибуты внутреннего соблюдения правил. Это касается и каких-то правил игрового отношения к текущей жизни: если лето, например, то у нас черешня в шляпе. И т.д.

А с октября — это оседлое время, когда ты должен освоить внутреннее пространство. Это время, которое заботится о твоём внутреннем мире.

Каждый год на перекрёстке этих времён мы посвящаем малышей в древние традиции и рассказываем легенды о кочевых и оседлых народах.

Оказывается, некоторые кочевые люди носили за собой очень тяжёлый каменный столб, и на нём были высечены все их ценности. Когда они на время останавливались где-то, они вкапывали этот столб, и здесь был центр вселенной. Таскать его было очень тяжело.

И получается, что каждый из нас внутренне таскает этот нравственный столб.

Ребята это берут легко: наши игры со вкапыванием столбов, с написанием нравственных качеств своими словами, с установлением собственного духовного центра мира. Это позволяет осваивать на самом простом языке глубокую философскую архитектонику.

И так мы каждый год переходим с кочевого времени на оседлое и обратно.

Приют родительской культуры

Общения всем страшно не хватает. Даже педагогам. Грамотные руководители все же стремятся его организовать.

Когда я зашла в ростовский Дом ребенка № 4, воспитатели как раз повышали свою квалификацию: собрались в тихий час в зале и занимались с педагогом, к которому сами записались на курс. С той же Татьяной Бабушкиной.
Сначала стали рисовать коллективный портрет ребенка.
Получилось так: глаза пристальные, требовательные, упрямые.
Его пространство ограничено, в руках бутылочка, все пуговицы на рубашечке застегнуты. Само терпение. А цвет лица зеленый.
Стали обсуждать, что да почему. Воспитатели рассказывают, как не любят дети выходить из помещения на прогулку. Даже во двор, а уж за ограду и вовсе боятся: убегают, прячутся. Как крепко привязываются к кому-то одному из взрослых и страдают, когда не его смена. Молодая няня, работающая здесь недавно, жалуется: весна, а радости нет, как побороть депрессию?

Тогда они стали рисовать обобщенный портрет воспитателя. Получилась многорукая женщина. Каждая рука при деле. Красное сердце бьется в горле, от него-то и расходятся руки. И еще приписка: «Ниточку жизни не всем понять: половина в Доме, половина – дома». И снова обсуждение.

Татьяна Втюрина, воспитательница, говорит: «Здесь у каждого из нас всегда есть «сынок» или «дочечка» – ребенок, который тянется к тебе, и ты отдаешь ему сердце, а потом, в четыре года, их забирают в детский дом, и никто из детей нас не помнит, никто».

Дальше развивается разговор о том, что на самом деле человек многое помнит из младенчества, но не памятью, а ощущениями.
Толстой, например, записал свои первые ощущения: «Вокруг люди любящие, но делающие неудобно». Так что зря взрослые стараются не тратиться на общение с бессловесным и неосмысленным существом. Лишний раз не берут на руки, не обращают внимания, когда он плачет. Не поют и не рассказывают ему.

Да, мы в Доме ребенка, но сколько теперь стало холодных красивых женщин, больше озабоченных достоинствами коляски и внешним убранством ребенка, чем им самим! По статистике, депривирующих (игнорирующих детей) молодых мам – 50%.

А что можно в Доме ребенка? Многое. Хорошо, когда при младенце тикают часы, настоящие, не электронные. Они напоминают ему стук сердца матери. Из игрушек – хорошо, когда один предмет повторяется в разных вариантах. Коллекция расчесок, например: в виде слона, рыбы, в форме гребня, щетки, ершика.

Еще что: мы недокармливаем детей взглядами, смотрим сверху вниз.
А ребенку знакома культура фиксированного любования. Он может смотреть на пятно, контур так, что оно преломляется, движется к нему. Он включает разные углы обзора – видит свое кино. Надо, чтобы было на что смотреть. Горный хрусталь, граненый шарик подвешивается на окно. Надо, чтобы что-то было перед глазами для рассматривания.

Игрушки, координирующие связь внешнего и внутреннего, можно делать из всего. Например, из разноцветных пакетов можно сделать потрясающую «бегалку»: Сачок-собирающий-облака. Воспитатели пробежались с шуршащим сачком, поиграли в настоящие бирюльки, походили на детских ходульках из деревянных полушарий, посмеялись, поохали. И как будто раскрыло это занятие веер их разных чувств и возможностей.
Что ни говори, а родительская культура – это не родительство само по себе. И не тренинг-мускул, и не железная суперняня, вывозящая из комнаты ребенка игрушки ему в наказание. Это другое: многоцветье эмоциональных переживаний по поводу детей.

http://ps.1september.ru/article.php?ID=200700807